Смерть Сталина
Тайны и фальсификации советской истории / Статья 2010 года
О смерти И.В. Сталина ходит очень много домыслов и предположений, и все они склоняются к тому, что его убили. Способы выдумывают разные, от коварного яда, нанесенного на священные страницы ЦК, до смертного укола в нощи, сделанного, вероятно, подкравшимся наймитом мировой буржуазии… ©
Ещё у Доброва
Одна из последних теорий на сей счет принадлежит Э. Радзинскому, который рассудил, что члены Политбюро вовремя не допустили к Сталину медицинскую помощь и тем самым убили его.
Содержание статьи: [Прочитать...]«Истинный» свидетель смерти Сталина / Умер ли Сталин на даче? / Светлана Аллилуева и письма к другу / За смертным одром партии большевиков / Заключение
_______
В это и можно бы было поверить, да вот жалость: выводы свои Радзинский основал на показании лжесвидетеля, «охранника» с дачи Сталина, рассказ которого Радзинскому от первого слова и до последнего представляет из себя ложь; даже и охранником этот человек никогда не был. Сильно поражает и направленность лжи: обычно лжецы, если они не высокопоставленные отцы народа, пытаются что-то скрыть, а этот, наоборот, преподнес Радзинскому весь расклад убийства, причем сам выдумать эту сказку он не мог, ибо же кое-какие факты подал, не понимая их сути. Так зачем же этот человек упрямо твердил чьи-то слова? Только ли для заработка на умном Радзинском?
Началась эта история весьма странно: в 1977 году некий А.Т. Рыбин, славный чекист тридцатых годов, который на даче Сталина бывать не мог и очевидцем смерти не был, вдруг озаботился: надо же, товарищи, правдиво отразить смерть вождя советского народа, или, может быть, американским троцкистам поручим? Не оставлять же, согласитесь, советских людей в неведении: когда же такое и бывало? С этой целью Рыбин, видимо, и начал сбор показаний у свидетелей, вернее — лжесвидетелей, причем никто не схватил его за руку, не одернул, что уж и вовсе фантастично. Кто же поручил Рыбину вести следствие и на каком законном основании он начал сбор показаний у свидетелей? Положим, он захотел и правда составить воспоминания сталинской прислуги в книгу, т.е. написать историческую работу, допустим даже, он не знал, что в СССР непрофессиональный ученый не может ничего опубликовать, ибо же существовал установленный порядок научных публикаций, причем ни в единой редакции или издательстве даже бы разговаривать не стали, но откуда же вызнал он, что партия уже разрешила групповщину и кружковщину? Что, было на сей счет Постановление ЦК? Собирайтесь, мол, товарищи подпольщики, в группы и тайные кружки, изучайте родную историю помимо соответствующих учреждений и публикаций, распространяйте нерецензированные измышления, совершайте идейно-теоретические ошибки, пожалуйста, ведь не ошибается тот, кто ничего не делает… Так представляете, что сказали бы товарищу Рыбину в родном КГБ? Ничего, даже бы не пикнули, потому что воспоминания Рыбина о днях своей отважной молодости лежали в Музее революции, как сообщил Радзинский, а это помимо ЦК КПСС едва ли было возможно (поди не «выдающийся деятель» и даже не «видный»). Стало быть, Рыбин действовал по благословению ЦК.
В восьмидесятых годах Рыбина кто-то подвел за ручку к известному историку Д.А. Волкогонову, и далее все бредни и ложь о смерти Сталина Волкогонов «правдиво отразил» в книге «Триумф и трагедия». Этого, однако, оказалось кому-то мало, и позднее уже Радзинский каким-то загадочным образом вышел на «истинного свидетеля» из компании Рыбина, нагородившего ему три короба лжи и в довесок коробочку. Спрашивается, кому все это было нужно и, главное, зачем? Что, товарищ Хрущев к тому времени не успел правдиво отразить смерть Сталина? Не проще ли было опубликовать его честные и правдивые воспоминания? Зачем же понадобился Рыбин сотоварищи? Неофициальное распространение исторических данных было совершенно не присуще советской власти, ничего подобного не было никогда, и уже одно это, не касаясь даже лжи, заставляет задуматься о произошедшем.
Самое же поразительное, что предлагаемые нам данные подводят к выводу, которого не сумел сделать ни Волкогонов, ни Радзинский: Сталина заточили на даче члены Политбюро, но убивать не убивали, убийца вымышлен откровенно и глупо. Возможно, здесь мы сталкиваемся с двумя версиями событий, противоречащими друг другу, но объединенными в одних показаниях, но может быть и так, что первая версия, о заточении Сталина на даче, является правдой, а остальное ложью, причем ложью, возможно, призванной освятить первую версию, правдивую или нет (психология: мнение, полностью или отчасти построенное на отрицании лжи, человек склонен считать правдой, хотя это, конечно, неправильно, грубейшая логическая ошибка).
Что ж, заточение Сталина на даче не противоречит прочим данным: от него весьма технично убрали верных врачей, объявив их «убийцами в белых халатах», а также в связи с этим разогнали всех верных Сталину людей из его охраны: в бессмертном Постановлении ЦК ВКП(б) «О вредительстве в лечебном деле» ясно сказано, что начальник охраны Сталина «на почве пьянок сросся» с вредителями в белых халатах «и стал слепым орудием в руках вражеской группы». Вообще, в наши дни любой человек в своем уме имеет возможность лично убедиться, что отнюдь не Абакумов организовал дело врачей — Абакумов, наоборот, старался это дело, по выражению кого-то из ЦК, «погасить», как сказано в Постановлении ЦК «О неблагополучном положении в МГБ», за что и был расстрелян, причем после смерти Сталина. Нет, Радзинский продолжает повторять глупые байки Хрущева, вообще ничем не подтвержденные. Судя по тому, что «разъяснительную работу» «по преодолению» в связи со всеми этими делами вел Хрущев, в частности также по Ленинградскому делу, в котором тоже обвинен Абакумов, нетрудно заключить, что организовывала эти дела группа Хрущева в своих интересах: помимо давления на Сталина это была борьба за власть и влияние в партии и, соответственно, стране.
Путем дела врачей все ненужные люди от Сталина были устранены, на освободившиеся места, значит, поставлены были свои, верные, и далее из этого Сталина можно было веревки вить, что, по всей вероятности, и делали. Убийство было здесь совершенно лишним: Сталин был целиком в руках группы Хрущева, просто с потрохами. Поэтому, я думаю, его следовало бы оберегать весьма тщательно — если, конечно, во всех происходивших событиях была руководящая рука, умысел.
Что ж, посмотрим-ка на вдумчивые изыскания Радзинского и попытаемся все же понять, с какой целью дорогая наша и любимая партия пустила эти глупые байки, а также — имеют ли предложенные нам рассказы хоть какую-либо связь с действительностью.
«Истинный» свидетель смерти Сталина
Приступая, товарищи, к разбору наглых обывательских измышлений господина Радзинского, этого вездесущего подголоска мировой буржуазии, лживо объявленного американскими троцкистами от либерализма «русским князем» и «потомком Рюрика», хотелось бы сразу предостеречь вас от скоропалительных выводов: настоящий диалектик, владеющий всесильным и верным учением Маркса, как говаривал Ильич, сначала внимательно изучает предложенные ему данные, а потом уж делает выводы, хотя у троцкистов, товарищи, а именно у американских троцкистов, заведено все наоборот. Такие видные законспирированные деятели подпольного троцкистского движения, как господин Радзинский, приступают к разбору данных с готовым уже выводом, оплаченным, товарищи, международными троцкистскими и сионистскими закулисными организациями. Надеюсь, дорогие товарищи, что вы, ведомые по пути мысли истинной марксистской диалектикой, не попадетесь ни на единую, товарищи, хитрую троцкистскую закидушку, с позволения сказать — наживку мировых акул.
Вот, товарищи, как вступает г-н Радзинский:
Первые показания истинных свидетелей смерти Сталина напечатаны в книге Д. Волкогонова «Триумф и трагедия». На основании беседы с охранником Сталина А. Рыбиным автор написал: «Сталин умер на Ближней даче, сотрудник охраны Старостин обнаружил его лежащим на полу».
Но к тому времени я уже знал: насчет Старостина Волкогонов ошибся. В Музее революции мне удалось прочесть неопубликованные воспоминания А. Рыбина «Железный солдат», и там я нашел несколько поразивших меня страничек…
Сам Рыбин очень давно (с 1935 года) не работал в охране Сталина. Но 5 марта 1977 года (в очередную годовщину смерти Хозяина) ему удалось собрать нескольких сотрудников охраны, присутствовавших на Ближней даче в мартовские дни 1953 года.
И вот со слов охранников (официально они назывались «сотрудники для поручений при И.В. Сталине») Рыбин записал показания.
___
Э. Радзинский. Сталин. М., 1997, стр. 611.
Но к тому времени я уже знал: насчет Старостина Волкогонов ошибся. В Музее революции мне удалось прочесть неопубликованные воспоминания А. Рыбина «Железный солдат», и там я нашел несколько поразивших меня страничек…
Сам Рыбин очень давно (с 1935 года) не работал в охране Сталина. Но 5 марта 1977 года (в очередную годовщину смерти Хозяина) ему удалось собрать нескольких сотрудников охраны, присутствовавших на Ближней даче в мартовские дни 1953 года.
И вот со слов охранников (официально они назывались «сотрудники для поручений при И.В. Сталине») Рыбин записал показания.
___
Э. Радзинский. Сталин. М., 1997, стр. 611.
Позвольте, товарищи, неужели этот ставленник мировой буржуазии принял тов. Волкогонова за идиота? Что значит «ошибся»? Не ошибся, а проявил преступную для коммуниста потерю бдительности: как рассказал ему этот враг народа и наймит иностранных разведок Рыбин, так и записал. Нет, не тов. Волкогонов ошибся, а троцкисты ошиблись, приняв нас за идиотов и пихая нам свои глупые противоречивые сказки.
А вот, товарищи, еще один образчик закулисного троцкизма: некая подозрительная личность объявлена «истинным» свидетелем, хотя даже ребенок, наш стойкий юный ленинец, способен понять, что истинным свидетелем смерти вождя советского народа следовало бы считать в первую очередь выдающегося деятеля международного коммунистического движения, члена КПСС с 1918 г., первого секретаря ЦК КПСС в 1953 — 1964 гг. Н.С. Хрущева, в деятельности которого, с прискорбием добавляю, имели место проявления волюнтаризма и субъективизма.
У коммунистов, товарищи, вызывает также удивление, что охранники «официально» называются «сотрудники для поручений», чего как раз официально быть, товарищи, не могло. Это глупая троцкистская ложь, первая закидушка: охранник — одна профессия, а мальчик на побегушках — совсем иная, и общего между ними совершенно ничего нет. Нужно еще поискать такого, с позволения сказать, свистуна, который бы в официальных нормативных документах, инструкциях или уставах, назвал бы охранников сотрудниками для поручений. Да и Радзинский, товарищи, не мог читать этих официальных нормативных документов, не мог знать «официальных» определений, а значит, либо это откровенная выдумка, либо, товарищи, предостерегаю вас, пляски под чужую дудку. Видимо, товарищи, американские троцкисты принимают нас за окончательных идиотов. Что ж, ответ им верных ленинцев будет суров и решителен, как сама, товарищи, пролетарская революция. Эту куриную слепоту гражданина Радзинского, который не способен отличить официального от неофициального, а охранника от официанта, мы, товарищи, берем себе на заметочку, даже, я бы сказал, на кончик пера. Отметьте себе в марксистский блокнотик тезисно: прислугу нам выдают за охранника, в чем вы, товарищи, убедитесь ниже, когда диалектическое доказательство будет развернуто.
Гражданин Радзинский сумел отыскать одного из названных Рыбиным людей и поговорить с ним, даже вырвал подпись под показаниями, конечно не бесплатно, о чем, товарищи, вы уже наверняка догадались диалектически. Фамилия этого человека Лозгачев. Врать он начинает сразу же, но, дорогие товарищи, невинный подобно девице гражданин Радзинский ведет себя столь же легкомысленно, как и товарищ Волкогонов,— даже в голову не приходит переспросить, уточнить… Вот он пишет о разговоре с Лозгачевым:
Наконец он заговорил о той ночи:
— В ночь на 1 марта я был на даче — дежурил…
— В ночь на 1 марта я был на даче — дежурил…
И сразу же, товарищи, возникает вопрос по существу: должны ли мы понимать т. Лозгачева так, что правительственное сообщение о болезни дорогого и любимого товарища Сталина составили поганые троцкистские собаки? Кому же верить, товарищи, священному рупору партии или жалкой кучке изолгавшихся негодяев? Полагаю, товарищи, ответить на этот вопрос смог бы даже наш стойкий юный ленинец.
4 марта 1953 г., в скорбные для партии дни, было объявлено во всех газетах и по радио, что удар настиг т. Сталина в ночь на 2 марта в его кремлевской квартире, а не на даче. Так почему же гр-н Радзинский не объяснил нам это вопиющее противоречие? О новой дате начала болезни заговорил только Хрущев в своих воспоминаниях, которые от показаний «истинных» свидетелей не отличаются по существу. Я не пойму, в чем заключается новизна предлагаемой нам версии? Если гр-н Радзинский и т. Хрущев обвиняли партию во лжи, то обвинения следует доказывать, а не провозглашать. Как бы мы ни уважали т. Хрущева за вклад в мировое коммунистическое движение, все же деятельность его носила явные, товарищи, следы оппортунизма и ревизионизма, а потому его голословное заявление не может быть принято партией и народом без обоснований. Но вот странность, товарищи: обоснования-то гр-н Радзинский скромно замолчал.
В обоснованиях гр-н Радзинский мог бы заявить, что партия нарочно передвинула дату начала болезни, неслыханно солгала советскому народу, чтобы скрыть преступное оставление т. Сталина без медицинской помощи на многие часы, но это, товарищи, смотрелось бы глупо. Вспомним, что Рыбин со своими «свидетелями» действовал по благословению ЦК. Не выходит ли тогда, что партия сама себя обвинила в преступной деятельности? Но с какой же, позвольте невинно осведомиться, целью?
Далее продолжается вранье:
— В ночь на 1 марта я был на даче — дежурил… […] Кто был в ту ночь? Обычные его гости: Берия, Маленков, Хрущев и бородатый Булганин.
Здесь следовало бы подчеркнуть, что т. Булганин носил очень скромную бородку, даже меньше чем у Ильича. Согласитесь, товарищи, что звучит это странно: бородатым из основоположников и выдающихся деятелей международного рабочего движения можно назвать, например, Карла Маркса, но не странно ли звучит слово бородатый по отношению, например, к Ленину? Вывод же таков, товарищи, что Булганина этот человек в глаза не видел, а знал только по словесному портрету.
— В пятом часу подаем машины гостям. А когда Хозяин гостей провожал, то прикрепленный тоже провожал — двери закрывал за ними. И прикрепленный Хрусталев Иван Васильевич закрывал двери и видел Хозяина, а тот сказал ему: «Ложитесь-ка вы все спать. Мне ничего не надо. И я тоже ложусь. Вы мне сегодня не понадобитесь». И Хрусталев пришел и радостно говорит: «Ну, ребята, такого распоряжения никогда не было…»
Ну-ну. В пятом часу утра человек отпускает прислугу, а нам, с позволения сказать, втюхивают, что такого никогда не бывало? Да и с какой стати этот скрытый троцкист сообщил своим товарищам то, что они и без него знать должны были? Если распоряжение Сталина было совершенно необычным, то все прочие и без Хрусталева должны были это знать. Зачем же, повторю, говорить им об этом? Очень похоже на вранье малограмотного человека.
Если же нам хотят выдать прислугу за охрану, то такое распоряжение тоже звучит совершенно невероятно. Нет, вы полюбуйтесь, товарищи, на этих троцкистов: т. Сталин у них отдает офицерам МГБ приказ прекратить исполнение своих служебных обязанностей по охране государственного лица и объекта особой важности, предписанных командованием и, вероятно, каким-то нормативным документом вроде устава, а офицеры этот незаконный приказ охотно исполняют. Может быть, товарищи, троцкисты принимают нас за окончательных идиотов? Офицеру МГБ даже бы и в голову не пришло нести такую чушь, не говоря уж о столь диком поступке — прекратить исполнять свои служебные обязанности без приказа уполномоченного на то начальника — уполномоченного нормативным документом вроде устава, сиречь приказом. Вместе с тем для рабочего с кухни, «прикрепленного», т. Лозгачев рассуждает весьма здраво: для него высшей инстанцией обычно является обслуживаемый, «хозяин», а не уставы, приказы, служебный долг и тому подобные чуждые ему понятия.
— Мы были, конечно, очень довольны, получив такое указание, и смело легли спать.
— Подождите, но при чем тут Хрусталев?— остановил я его.— Вы ведь не говорили, что Хрусталев тоже был на даче.
— Прикрепленный Хрусталев был на даче только до 10 утра, потом он уехал отдыхать. Его сменил Старостин Михаил Гаврилович,— ответил Лозгачев.
— Подождите, но при чем тут Хрусталев?— остановил я его.— Вы ведь не говорили, что Хрусталев тоже был на даче.
— Прикрепленный Хрусталев был на даче только до 10 утра, потом он уехал отдыхать. Его сменил Старостин Михаил Гаврилович,— ответил Лозгачев.
Ладно, а тебя, дорогой, кто сменил? Или ты у нас бессменный часовой у одра партии? Если новая смена пришла, то почему все не сменились? Вероятно, это завхоз, как он сообщил ниже, постоянно проживавший на даче. Но коли так, то с какого же перепугу он врет, что ему ночью нужно было дежурить и лишь Хрусталев освободил его? Ведь по швам трещит эта лживая сказка, а гр-ну Радзинскому даже в голову не приходит…
Уже, я полагаю, понятна суть излагаемой версии, к тому же и гр-н Радзинский курсивами хлопочет не оставить нас в грязном невежестве и заблуждении относительного этого хищного пса Хрусталева, который яко тать в нощи подкрался к горячо любимому вождю советского народа, уснувшему после вина и тяжких дневных трудов…
Тут все понятно, но любопытного, товарищи, согласитесь, мало: на мой вкус, так роман «Граф Монтекристо» гораздо любопытнее, просто несравненно. Зачем же, спрашивается, было оставлять столько свидетелей преступления? С какой целью? Неужто же товарищ Лозгачев хотел нас уверить, что все эти «охранники» с кухни неусыпно стояли на страже возле священных дверей товарища Сталина, а не храпели во всю ивановскую в своей каморке или на кухне, с разрешения или без него? Чего им отираться под дверью, если на эту дачу муха бы без спроса не пролетела сквозь оцепление ГБ? Свежо, товарищи, преданье, да верится с трудом… Даже во дворе был часовой (и не один, вероятно), как сообщает тот же Лозгачев ниже. Так какова же их роль в охране? И зачем же было этому демону коварно обманывать их? Чтобы следы оставить, улики?
Но пойдем, товарищи, далее, чтобы не совершить диалектической ошибки: сначала охватим всю предлагаемую версию, сообщая свои мысли лишь в самых вопиющих местах, а вывод сделаем после. Так будет диалектически правильно, соответственно учению основоположников диалектической науки.
— На следующий день было воскресенье, — продолжал Лозгачев. — В 10 часов мы, как обычно, уже были на кухне, начинали дела на сегодняшний день планировать.
Жаль, товарищи, откровенно жаль, что гражданин Радзинский не уточнил, какие такие «дела» они «планировали» «на кухне» вместо выполнения прямых своих обязанностей по охране тов. Сталина и объекта государственной важности. Может быть, стирку? Уборку территории? Чистку котлов?— Попомните мое слово: повара да уборщики, а не охранники.
— В 10 часов в его комнатах — нет движения (так у нас говорилось, когда он спал). Но вот пробило 11 — нет, и в 12 — тоже нет. Это уже было странно: обычно вставал он в 11-12, а иногда даже в 10 часов он уже не спит.
Но уже час дня — и нет движенья. И в два — нет движенья в комнатах. Ну, начинаем волноваться.
Но уже час дня — и нет движенья. И в два — нет движенья в комнатах. Ну, начинаем волноваться.
И правильно: как бы чего не вышло!
Здесь, товарищи, любопытно не только их вопиющее поведение, представленное и ниже. Любопытно, как наш «охранник» установил, что в комнатах нет движения? Принимая гостей ночью, Сталин наверняка задернул шторы на окнах (он жил на первом этаже, второго не занимал). Как же Лозгачев установил, что нет движения в комнатах? Не отдернули шторы? Почему бы так и не сказать?
Дочь Сталина Светлана в своих клеветнических записках «Двадцать писем к другу» тоже поминает об этом, и тоже ничего не понимая в своих словах: «Система была сложной,— надо было сперва звонить к «ответственному дежурному» из охраны, который говорил, «есть движение» или «движения пока нет»,— что означало, что отец спит, или читает в комнате, а не передвигается по дому. Когда «не было движения», то и звонить не следовало…»— Занятно, не правда ли? Светлана говорит, что если Сталин не спал и не читал, то непременно начинал бродить по дому? Неужто рехнулся под старость лет? Нет, товарищи, она не понимает сути слов «есть движение», как не понимает их и «охранник» Лозгачев: «так у нас говорилось», т.е. ему представляется, что это простой оборот речи.
Кстати, товарищи, обратите внимание на словосочетание «ответственный дежурный». Эти слова говорят о том, что охрана Сталина была устроена на основаниях, близких армейским (в вооруженных силах ответственный за караулы тоже называется дежурным, по уставу называется), то есть все происходило в соответствии с некоторым письменным приказом — инструкцией или уставом. И нарушить это письменное предписание на каких-то маловразумительных основаниях ни единый офицер просто не мог. Да и сам Сталин не стал бы отдавать приказ, на который не имел права, подталкивая офицеров к должностному преступлению, нарушению приказа. Вместе с тем отпустить отдыхать прислугу было вполне естественно, но когда прислуга начинает утверждать, что этого никогда не было, да и быть не могло…
Но вернемся, товарищи, к «движению». Повторим, через шторы-то как они могли установить, есть движение или нет? Да ведь даже в незанавешенные окна увидеть человека в глубине комнаты невозможно. Значит ли это, что за Сталиным вели круглосуточное наблюдение электронными средствами? Ведь человек, слушающий, что творится в комнатах Сталина, в ответ на запрос об обстановке именно так бы и ответил: «есть движение» или «слышу движение», а уж что именно там делается, ему не видно. Да что же это такое? Что нам тут, извините, товарищи, втюхивают? Ведь врет и Светлана: дежурный не мог разговаривать с ней на жаргоне соглядатаев, да и знать ей совершенно не нужно было, что там есть, а чего нет: она просит по телефону т. Сталина, а дежурный должен ответить на вопрос, может он подойти или нет. При чем здесь движение? К чему эти новые троцкистские закидушки? Да и почему же т. Сталин сам не мог брать трубку? К телефону не подпускали? Почему нужно было звонить дежурному, а не лично Сталину?
Стало быть, «охранник» Лозгачев о том, что говорит, ни бельмеса не знает, то есть можно заподозрить, что он и не бывал на даче, при жизни Сталина во всяком случае:
— В три, в четыре часа — нет движения. Телефоны, может, и звонили к нему, но когда он спит, обычно их переключают на другие комнаты.
Нет, ни бельмеса не знает, нагло врет. На какие комнаты переключают телефоны? На чьи? Тов. Сталин жил перед смертью один, никаких секретарей дома у него не было, так что «переключать» телефоны он должен был на охрану свою личную, на дежурного офицера МГБ. Почему же этот «охранник» того не знает? Подумайте, не знает даже, были ли звонки. Так служил ли он в охране? Эх, гражданин Радзинский, гражданин Радзинский… Что, доллары подвели, как и всех вас, предателей Социалистического Отечества?
— Мы сидим со Старостиным, и Старостин говорит: «Что-то недоброе, что делать будем?» …Действительно, что делать — идти к нему? Но он строго-настрого приказал: если нет движенья, в его комнаты не входить. И вот сидим мы в своем служебном доме, дом соединен коридором метров в 25 с его комнатами, туда ведет дверь отдельная, уже 6 часов, а мы не знаем, что делать.
Да-да, верю, уже и товарищ Сталин изъясняется на жаргоне соглядатаев. Не верю, товарищи, в другое: охранник бы знал, что ему делать в такой обстановке. А эти ведь даже начальству сообщить не догадались. Впрочем, кто у них начальник был? Завхоз партии?
Любой охранник, если вдруг случилось то, чего раньше не было, просто обязан бы был прояснить обстановку — выяснить, что происходит, несмотря на любые предыдущие пожелания и приказания самого Сталина. И выбор бы у охранника был небольшой: либо действовать сразу, либо сначала доложить обстановку своему непосредственному начальнику. Но если бы в подобное положение попали повар да уборщик, они бы вели себя в точности так, как описано у Лозгачева.
— Вдруг звонит постовой с улицы: «Вижу зажегся свет в малой столовой». Ну, думаем, слава богу, все в порядке. Мы уже все на своих местах, все начеку, бегаем, и… опять ничего! В восемь — ничего нет. Мы не знаем, что делать, в девять — нету движения, в десять — нету. Я говорю Старостину: «Иди ты — начальник охраны, ты должен забеспокоиться». Он: «Я боюсь».
Помилуйте, товарищи, да как же с таким начальником охраны, который боится выполнять свои обязанности и даже не знает их, товарищ Сталин ухитрился дотянуть до семидесяти трех лет? Не могло такого быть.
— Я: «Ты боишься, а я герой, что ли, идти к нему?» В это время почту привозят — пакет из ЦК. А почту передаем ему обычно мы. Точнее — я, почта моя обязанность.
Ну вот, дождались наконец: хоть одну свою обязанность он знает. Вестовой?
— Ну что ж, говорю, я пойду, в случае чего вы уж, ребята, меня не забывайте. Да, надо мне идти. Обычно входим мы к нему совсем не крадучись, иногда даже дверью специально громко хлопнешь, чтобы он слышал, что ты идешь. Он очень болезненно реагировал, когда тихо к нему входили. Нужно, чтобы ты шел крепким шагом и не смущался, и перед ним чтоб не тянулся. А то он тебе скажет: «Что ты передо мной бравым солдатом Швейком вытягиваешься?» Ну, я открыл дверь, иду громко по коридору, а комната, где мы документы кладем, она как раз перед малой столовой, ну я вошел в эту комнату и гляжу в раскрытую дверь в малую столовую, а там на полу Хозяин лежит и руку правую поднял… вот так.— Здесь Лозгачев приподнял полусогнутую руку.
Вот так. Здесь мы уже убеждаемся в сделанном предположении, что правительственное сообщение о болезни товарища Сталина, где, в частности, говорится о параличе правой стороны тела больного, составили бешеные троцкистские собаки, эти прислужники мирового империализма.
Заметим еще попутно, нам прозрачно намекают, что у товарища Сталина то ли нервы были не в порядке (ниже сказано, что слух у него был хороший), то ли он и правда опасался убийства. Мелочь незначительная, но психологически она наводит всякого исследователя на мысли об убийстве, к чему ведет и предлагаемая версия… Возможно, это правда, что Сталин опасался убийства, но в данном случае правда, я думаю, искажена очень сильно.
— Все во мне оцепенело. Руки, ноги, отказались подчиняться. Он еще, наверное, не потерял сознание, но и говорить не мог. Слух у него был хороший, он, видно, услышал мои шаги и еле поднятой рукой звал меня на помощь. Я подбежал и спросил: «Товарищ Сталин, что с вами?»
Точно не охранник. Базарная баба повела бы себя точно так же: «Ой! Чего это с тобой, товарищ Сталин?»
— Он, правда, обмочился за это время и левой рукой что-то поправить хочет, а я ему: «Может, врача вызвать?»
Случай, товарищи, и правда весьма сомнительный. Может, не стоило врача вызывать? Это уже хуже базарной бабы: та сообразила бы быстрее.
— А он в ответ так невнятно: «Дз… дз…»— дзыкнул и все. На полу лежали карманные часы и газета «Правда». На часах, когда я их поднял, полседьмого было, в половине седьмого с ним это случилось. На столе, я помню, стояла бутылка минеральной воды «Нарзан», он, видно, к ней шел, когда свет у него зажегся. Пока я у него спрашивал, ну, наверное, минуту-две-три, вдруг он тихо захрапел… слышу такой легкий храп, будто спит человек. По домофону поднял трубку, дрожу, пот прошибает, звоню Старостину: «Быстро ко мне, в дом».
Community Info