 Пленные красноармейцы в Тухольском лагере |
О причинах гибели красноармейцев в польском плену
В числе острых тем, вызывающих непрекращающиеся споры и омрачающих российскопольские отношения[1], особое место принадлежит советско-польской войне 1919—1920 годов и вопросу о судьбе красноармейцев, попавших в польский плен в 1919—1922 годах. И в России, и в Польше есть историки, много лет занимающиеся изучением этой войны и ее последствий. Неравнодушны к событиям почти вековой давности некоторые политики, общественные деятели и журналисты обеих стран.
2012 год принес всем им пищу для размышлений: кинорежиссер Ежи Гофман снял фильм «Варшавская бит- ва», а Геннадий и Виктория Матвеевы выпустили монографию «Польский плен. Военнослужащие Красной армии в плену у поляков в 1919—1921 годах» [2]. Спорным вопросам посвящена и настоящая статья. ©
Польша времен Юзефа Пилсудского
Прежде чем говорить о ходе и последствиях войны, обратимся к ее причинам. Одним из результатов Первой мировой войны стало воссоздание суверенной Польши. В ноябре 1918 года Ю. Пилсудский объявил себя начальником Польского государства (звание возникло в конце ХVIII века во время восстания Т. Костюшко)[3]. Заметим, что независимость не была поляками завоевана в кровопролитной борьбе, а, как спелый плод, сама упала им в руки в силу крайне выгодного для них стечения обстоятельств.
Уже 26 ноября новоиспеченное польское правительство объявило о выборах в сейм «везде, где были поляки». Подход примечателен тем, что в ту пору вопрос о границах еще формировавшегося государства оставался открытым. Но та легкость, с которой поляки обрели независимость, вскружила им головы. Практически сразу же они кинулись раздвигать границы республики во всех направлениях. Конфликты с соседями не заставили себя ждать: с Чехословакией — из-за Тешинской области; с Украинской Народной Республикой (УНР) — из-за Львова, Восточной Галиции, Холмской области и Западной Волыни; с Литвой — из-за Виленской области[4].
С Советской Россией поляки вполне могли решить спорные вопросы мирно. Советское правительство заявило о признании независимого Польского государства за три месяца до того, как оно возникло, — в августе 1918 года, а в декабре настойчиво предлагало Польше установить дипломатические отношения с РСФСР. Однако Варшава под разными предлогами каждый раз такие предложения отклоняла[5]. А когда германские войска стали покидать оккупированные территории, в Польше заголосили о том, что настала пора бороться за границы 1772 года (то есть существовавшие до первого раздела Речи Посполитой) и Польшу «от моря до моря».
30 декабря Варшава заявила Москве, что наступление Красной армии в Литве и Белоруссии является агрессивным актом по отношению к Польше, вменяющим «польскому правительству в обязанность реагировать самым энергичным образом» и защитить территории, заселенные «польской нацией»[6]. Небольшая численность поляков среди местного населения Варшаву ничуть не смущала.
«Защиту» указанных территорий вновь возникшее государство начало своеобразно — расстреляв 2 января 1919 года миссию Российского Красного Креста. Трагедия вызвала обмен нотами и не способствовала улучшению отношений между странами. 7 января большевики заявили, что советские войска нигде не вступили на территорию, «которая могла бы быть рассматриваема как принадлежащая Польской Республике»[7]. Такой ответ шел наперекор польским амбициям.
Готовое к уступкам советское правительство с ноября 1918-го по март 1919 года не менее десяти раз безрезультатно обращалось к Польше с предложением установить нормальные межгосударственные отношения[8]. Поляки посчитали это признаком слабости, и 4 февраля 1919 года их войска заняли Ковель, а 9 февраля — Брест-Литовск. 16 февраля произошло первое столкновение частей польской и Красной армий в бою за белорусское местечко Береза Картузская. Тогда же в польский плен попали первые 80 красноармейцев.
Воспользовавшись тем, что весной 1919 года большевики были вынуждены спешно перебрасывать войска на Восточный фронт, где армии А. В. Колчака перешли в наступление[9], поляки 17—19 апреля заняли Лиду, Новогрудок и Барановичи, а 19 апреля — Вильно. Отвечая на вопрос о виновнике войны, наряду с приведенными фактами, стоит принять во внимание мнение «независимого эксперта». Представитель США при миссии государств Антанты в Польше генерал-майор Дж. Кернан 11 апреля 1919 года направил донесение президенту В. Вильсону. В нем говорилось, что, «хотя в Польше во всех сообщениях и разговорах постоянно идет речь об агрессии большевиков, я не мог заметить ничего подобного. Напротив, я с удовлетворением отмечал, что даже незначительные стычки на восточных границах Польши свидетельствовали скорее об агрессивных действиях поляков и о намерении как можно скорее занять русские земли и продвинуться насколько возможно дальше. Легкость, с которой им это удалось, доказывает, что полякам не противостояли хорошо организованные советские вооруженные силы»[10].
Польские политики и историки такие свидетельства игнорируют и применительно к периоду начиная с 1918 года во всем винят РСФСР, в первую очередь — комиссаров, евреев и коммунистов. Уничтожать их поляки начали еще до того, как А. Гитлер написал «Майн кампф»[11] и пришел к власти в Германии. Сегодня поляки подают себя миру в одной из трех ролей — гуманистов, героев или безвинных жертв, расставляя акценты в зависимости от контекста. Однако в случае с советско-польской войной эта схема не срабатывает: развязавшим войну агрессорам сложно изображать из себя героев и безвинных жертв, а примеры их «гуманизма» будут приведены ниже.
Год 1919-й: поляки на Украине и в Белоруссии
«Гуманные» директивы, инструкции и приказы, на которые любят кивать польские авторы, лишь маскировали политику, цели которой были далеки от гуманизма. Признавая отдельные проявления жестокости со стороны Войска Польского, польские историки, журналисты и политики подают их как ответ на жестокости 1-й Конной армии и ссылаются на И. Э. Бабеля[12]. Тиражируя этот миф, они предусмотрительно забывают о том, что подопечные С. М. Буденного появились на польском фронте только летом 1920 года. К тому времени независимая Польша уже второй год, по словам Пилсудского, несла свободу народам Украины, Белоруссии и Литвы. Причем без их согласия[13].
Свой хваленый «гуманизм» поляки продемонстрировали незамедлительно. В сводке от 5 марта 1919 года из группировки генерала А. Листовского сообщалось, что «отряд под командованием пор. Есьмана, поддерживаемый мобильным отрядом Замечека, занял населенный пункт Бродница, где взято в плен 25 красноармейцев, в том числе несколько поляков. Некоторых из них расстреляли»[14].
Насилия, совершаемые над военнопленными и мирным населением, вызвали протест наркома иностранных дел РСФСР Г. В. Чичерина. 20 апреля 1919 года он сообщил чрезвычайному уполномоченному МИД Польши А. Венчковскому о фактах избиения жителей Белостока, Слонима и о расстреле 6 марта в Пинске в госпитале №1 шестерых санитаров[15]. И это был отнюдь не единичный случай. Вот что произошло в апреле 1919 года в Житомире с Я. Подольским (воспоминания он опубликовал под псевдонимом «Н. Вальден»):
«На перроне валялись трупы людей, явно не защищавших свою жизнь. Большинство штатских, несколько женщин. Колотые раны говорят о том, что причина смерти — не шальная пуля. Трупы полуодеты. Рослый крестьянский детина, отложив винтовку и выпятив губу, тщательно снимает с неподвижно лежащей женщины меховую кофту. Он заметил мой пристальный взгляд и, нагло улыбаясь, подошел ко мне.
— Вот буты, хороши буты, — сказал он, указывая на мои ботинки.
Я не сразу понял, что это перевод на польский язык известного рассказика о японском или кавказском гостеприимстве, когда хозяин отдает гостю понравившуюся вещь.
— Снимай зараз, — грубо закричал он.
Я снял ботинки. А через несколько минут остался в одном нижнем белье.
Кто-то накинул на меня рваную, невыразимо грязную куртку.
Теперь понятны писания польской прессы о нищенской экипировке красноармейцев»[16]. Действительно, раздетыми на фронт солдат никто не отправлял. Для сравнения: в конце июля 1920 года, в разгар успешного наступления Красной армии, Ю. Мархлевский встретил польских пленных, хорошо одетых и обутых. Их сопровождал конвой босых и оборванных красноармейцев. «Эти герои, — констатировал Мархлевский, — отказались, значит, от того, чтобы взять у своих пленных сапоги». Свидетелем подобных сцен довелось стать ни одному Мархлевскому. Поляки же своего отношения к пленным не изменили.
Красноармеец И. И. Кононов вспоминал, что, после того как в августе 1920-го 498-й и 499-й полки 6-й дивизии попали в плен, у солдат отобрали обмундирование, деньги, личные вещи, документы и сняли белье. Взамен им дали рваную одежду. Затем всех отправили в Белосток в лагерь для военнопленных[17].
Однако вернемся к воспоминаниям Я. Подольского. После пленения и ограбления он оказался в житомирской тюрьме:
«После краткого знакомства с нами нас послали чистить отхожие места. Тут же стояли несколько польских солдат, и мило подшучивая, покалывали штыками того или иного товарища, не обнаружившего достаточно рвения. Потом, подгоняемые пинками и прикладами, мы опять поднялись к себе наверх. Там нас заперли на ночь, бросив предварительно по куску хлеба. И мы ели хлеб — сказать ли? — немытыми руками. Я заикнулся было о том, как бы помыться.
— Мыть? Здыхай, пся кревь...
Ударом кулака унтер бросил меня на пол...
На следующий день нас не посылали “на работу” и не кормили»[18].
Подольский еще легко отделался. В тюрьме Бобруйска военнопленному за отказ выгрести нечистоты голыми руками польские изверги перебили руки[19].
С другими проявлениями польского «гуманизма» в минской тюрьме столкнулся Н. А. Равич, арестованный 3 октября 1919 года. Его допрашивал начальник контрразведки подполковник Блонский, заявивший, «что в демократической республике все убеждения законны. Он, Блонский, например, социалист... Почему же ему не уважать большевиков, коль скоро они такие же социалисты? Достаточно ему убедиться, что мы идейные большевики, как он нас немедленно выпустит на свободу... То же самое Блонский болтал одному нашему товарищу по фамилии Ширяев. Когда тот, по наивности, заявил, что он действительно большевик, от удара кулаком в переносицу искры замелькали у него в глазах. Стекло от разбитого пенсне попало в глазную орбиту, и он навсегда лишился правого глаза. Его били несколько дней, прижигали пятки железом, колотили через мокрое полотенце резиновыми палками, чтобы не было следов на теле».
В камере на 30 человек, где Равич оказался, находилось более сотни:
«Уголовники обкрадывали друг друга, а особенно политических, дрались припрятанными ножами… Однажды утром под одной из нар нашли задушенного человека, и никто не мог сказать, кто это сделал». Из десяти человек лишь один спал на нарах. Остальные валялись на залитом липкой грязью полу. В день выдавали по 50 граммов хлеба, «утром и вечером полагалась горячая вода, в двенадцать часов — та же вода, подправленная мукой и солью. За две недели такого питания лица арестованных приобретали землистый цвет и отекали. Через месяц опухали ноги, через три месяца воспалялись десны и движения становились затруднительными. В каждой камере были люди, двигавшиеся с трудом, раздувшиеся, как от водянки, настолько слабые, что они почти не могли говорить. Ко всему этому — вечно спертый воздух и угнетающий запах параш, которые опорожнялись только раз в два дня»[20].
В те же октябрьские дни изучив санитарное состояние лагеря в Брест-Литовске, комиссия Международного комитета Красного Креста констатировала нечеловеческие условия содержания:
«Этим летом из-за скученности помещений, не пригодных для жилья; совместного тесного проживания здоровых военнопленных и заразных больных, многие из которых тут же и умирали; недостаточности питания, о чем свидетельствуют многочисленные случаи истощения; отеков, голода в течение трех месяцев пребывания в Бресте, — лагерь в Брест-Литовске представлял собой настоящий некрополь»[21].
А вот какую картину зафиксировал в отчете полковник медицинской службы Радзиньский, посетивший лагерь в Пикулице в ноябре 1919 года:
«Обмундирование пленных, особенно большевиков, ниже всякой критики… Одетые в рванье, без белья, без обуви, исхудавшие, как скелеты, они бродят, как человеческие тени… Их суточный паек состоял в тот день из небольшого количества чистого, ничем не заправленного бульона и небольшого кусочка мяса. Этого хва- тило бы, быть может, для пятилетнего ребенка… В дождь, снег, мороз и гололед ежедневно отправляют, не сделав своевременно необходимых запасов, за дровами в лес около 200 оборванных несчастных, значительная часть из которых на следующий день ложится на одре смерти. Систематическое убийство людей!»[22]
Невыносимо тяжелым было положение инвалидов. Вот какие сцены летом 1919 года в лагере Вадовице наблюдал В. Козеровский: «Питание было отвратительное… Особенно тяжело было смотреть на то, как спешили за обедом и стояли в очереди инвалиды империалистической войны. Вспоминается мне, например, такая сцена. Идут или, вернее, плетутся два инвалида, таща на примитивных носилках третьего. Впереди идет зрячий на деревянной ноге, на носилках обрубок человека без обеих ног, сзади носилки держит слепой с обезображенным раной лицом. И так стояли в очереди у кухни сотни инвалидов…»[23]
| Примечательно, что об этих трагических фактах, произошедших задолго до появления Красной армии под Варшавой, дружно молчат польские авторы. Но из этого «молчания ягнят» никак не следует вывод, что ничего подобного никогда не было. |
Примечательно, что об этих трагических фактах, произошедших задолго до появления Красной армии под Варшавой, дружно молчат польские авторы. Но из этого «молчания ягнят» никак не следует вывод, что ничего подобного никогда не было.
Важно и то, что в 1919 году пленных было еще немного, а осенью и зимой того же года на советско-польском фронте установилось долгое затишье. В то время когда армия генерала Н. Н. Юденича была на подступах к Петрограду, а войска генерала А. И. Деникина подходили к Туле, Пилсудский взял паузу. К «белым» генералам, выступавшим за «единую и неделимую Россию», он относился столь же неприязненно, как и к «красным» комиссарам.
В декабре 1919-го Антанта огласила Декларацию о восточной границе Польши, совпадающей с линией этнографического преобладания поляков. В то время польские войска находились восточнее «линии Керзона». Вместо того чтобы очистить оккупированные территории, ненасытный Пилсудский стал готовиться к новым захватам.
Советско-польская война 1920 года
К началу 1920 года стало ясно, что в Гражданской войне победят большевики. Чтобы верно представить их возможности и стратегические замыслы, по верному замечанию В. А. Зубачевского, «необходим объективный анализ ситуации в России. Незавершенность Гражданской войны, усталость Красной Армии, катастрофическое состояние фронтовых тылов, хозяйственная разруха не оставляли места далеко идущим намерениям в отношении Польши»[25].
Слабостями большевиков, еще воевавших с окопавшимся в Крыму бароном П. Н. Врангелем, и решил воспользоваться Пилсудский, тогда же принявший звание Первого маршала Польши. Антанта щедро помогла оружием и деньгами, прислала несколько сот французских офицеров-инструкторов[26]. На Восточный фронт перебросили армию генерала Ю. Галлера, сформированную из французских и американских поляков — участников Первой мировой войны.
Цели предстоящей кампании были зафиксированы в информационном документе для командного состава Волынского фронта, подготовленного по указанию Пилсудского 1 марта 1920 года. В документе подчеркивалось, что «глава государства и польское правительство стоят на позиции безусловного ослабления России… В настоящее время польское правительство намерено поддерживать национальное украинское движение, чтобы создать самостоятельное украинское государство и таким путем значительно ослабить Россию, оторвав от нее самую богатую зерном и природными ископаемыми окраину. Ведущей идеей создания самостоятельной Украины является создание барьера между Польшей и Россией и переход Украины под польское влияние и обеспечение таким путем экспансии Польши как экономической — для создания себе рынка сбыта, так и политической». Предполагалось добиться получения черноморских портов, которые позволили бы Польше занять «такое положение в отношении восточноевропейских государств, какое сейчас в отношении Польши занимают западноевропейские государства…»[27].
Вместе с поляками принять участие в войне против РСФСР готовились и войска фактически не существовавшей УНР. По подсчетам советских историков, С. Петлюра за помощь «обещал уступить полякам 100 квадратных верст украинской земли с населением свыше 7 млн. чел., разрешить пользоваться безвозмездно в течение 10 лет водным транспортом Украины и в течение 15 лет — беспошлинным транзитом товаров через Одесский порт»[28].
Картину дополнил украинский публицист О. Пидлуцкий:
«Правительство УНР принимало на себя также обязательство поставлять польским войскам в Украине в течение всей войны “мясо, жиры, муку, крупы, картофель, сахар, овес, сено, солому и т. д.” За все же продукты, поставленные поляками для своих войск из Польши, правительство УНР должно было своим союзникам платить. Польша принимала на себя до окончания войны руководство всеми железными дорогами Украины»[29].
17 апреля Пилсудский издал приказ о наступлении на южном участке польско-советского фронта (на Волыни и Подолии) с задачей разгромить 12-ю и 14-ю советские армии. Командование 3-й польской армией, которой предстояло захватить Киев, новоиспеченный маршал возложил на себя.
25 апреля польские войска вторглись на Украину. 6 мая они взяли Киев, а два дня спустя захватили плацдарм на левом берегу Днепра. Газеты сообщили украинцам о введении на «освобожденных территориях» военно-полевых судов. Поляки ликовали. Польский историк В. Сулея радостно повествует о том, как 18 мая маршал cейма В. Тромпчиньский «приветствовал Пилсудского в Варшаве как предводителя, возвращавшегося из проделанного Болеславом Храбрым похода»[30]. Состоялось торжественное богослужение в костеле cвятого Александра на площади Трех крестов. Там пел хор Варшавской оперы.
Но торжества по поводу взятия Киева не затянулись. Вскоре захватчикам стало не до того, чтобы веселиться и проводить параллели с событиями далекого 1018 года, когда войска польского короля Болеслава захватили Киев. Ведь мириться с утратой Киева большевики не собирались. 5 июня 1-я Конная армия С. М. Буденного прорвала фронт в районе Бердичева и, громя польские тылы, устремилась на Житомир и Киев. Пилсудский, опасавшийся окружения 3-й армии в Киеве, приказал отступать.
Затем было стремительное наступление Красной армии на Львов и Варшаву. Под стенами польской столицы в августе 1920 года войска М. Н. Тухачевского были остановлены. Поляки называют это «чудом на Висле». «Чудо» состояло в том, что после двухмесячного отступления польских войск от Днепра до Вислы Пилсудский при помощи Антанты и заградотрядов сумел стабилизировать фронт. Затем его войска смогли прорвать слабую оборону на левом фланге обескровленных армий Тухачевского и вынудить их к отступлению. Варшава, которую покинули многие ее жители и дипломатические миссии, была спасена.
По отзывам очевидцев, в 2010 году 90-летие «чуда на Висле» в Варшаве и ее окрестностях отмечалось с большим размахом, нежели 65-летие разгрома гитлеровской Германии. В ходе торжеств в пригороде Варшавы Оссуве планировалось открыть памятник погибшим красноармейцам. На братской могиле с православным крес- том была установлена мемориальная доска с надписями на польском и русском языках:
«Здесь похоронены 22 солдата 235-го и 236-го стрелковых полков 79-й бригады Красной армии, павших в бою под Оссувом 14 и 15 августа 1920 года». Однако накануне польские националисты разрисовали надгробие звездами, и открытие памятника было сорвано. По сообщениям СМИ, одним из организаторов «акции протеста» был однопартиец братьев Качиньских Збигнев Гижинский.
Остается только гадать, какой будет реакция польских «гуманистов», если Россия наконец-то решится поднять вопрос не только об увековечении памяти 22 павших в бою солдат, а о десятках тысяч военнопленных, замученных поляками в 1919—1922 годах?
Community Info