«Он съел письмо Льва»
Как откровенность недругов усиливала власть Сталина / Коммерсантъ-История №3
Знаете ли вы, когда начались выдачи «наркомовских ста грамм»? В январе 1940 года, во время советско-финской войны. Однако ветераны этой «незнаменитой» войны практически никогда не упоминали об этом обстоятельстве. Зато ветераны Великой Отечественной вспоминали о «наркомовских» куда охотнее и чаще. Из их рассказов складывалось впечатление, что водку во время войны выдавали всем и всегда. Однако собранные нами в полном объеме документы показывают совсем другую картину. ©
Ещё «Врёт, как очевидец!»: Дворники-правоохранители | Пьяный Кемаль и Сталин | Колхозники Сталину о полиповых | Вольтер — мудрец и делец | Земские НКО в РИ
Так что поневоле возникает вопрос: можно ли верить воспоминаниям очевидцев?
Судите сами. В 1994 году я беседовал с бывшим секретарем ЦК КПСС академиком Б. Н. Пономаревым, которому в то время было почти 90 лет. В числе прочего он рассказал о том, что в начале 1950-х годов генеральный секретарь Компартии Великобритании Гарри Поллит привез на утверждение Сталину проект новой программы своей партии. Все было выдержано в боевом ключе. Но Сталин предложил внести в документ поправки. Он, как вспоминал Пономарев, сказал, что не может быть равенства наций. И индийцы не скоро достигнут уровня англичан. Не стоит писать и о компенсации колониям богатств, полученных за их счет Британией. Все это не укладывалось в привычные представления о советском вожде, и эту часть рассказа академика Пономарева я отложил до момента, когда его можно будет чем-то подтвердить.
И вот, представьте себе, недавно в архиве увидел запись беседы Сталина с Поллитом 5 января 1951 года. В ней слово в слово говорилось то, что рассказал Пономарев. Он ошибся в одном: речь шла не об индусах, а о малайцах.
Так что верить очевидцам можно и нужно — естественно, проверяя. И новый, третий, номер «Коммерсантъ-Истории» посвящен их крайне интересным свидетельствам о нашем давнем и недавнем прошлом.
___
11 февраля 1935 года был арестован главный редактор Госиздата художественной литературы М. Я. Презент, близкий к всесильному хозяйственнику Кремля — секретарю ЦИК СССР А. С. Енукидзе. Изъятый во время обыска дневник Презента пристально изучил глава НКВД СССР Г. Г. Ягода, в тот же день передавший этот крайне любопытный документ Сталину.
"Чувствовалось, что это навязано"
В 1920-х годах в СССР возникла парадоксальная на первый взгляд ситуация. Множество людей в стране были недовольны правлением большевиков вообще и Сталина в частности. В партии существовала антисталинская оппозиция, в которую входили авторитетные коммунисты, имевшие огромный опыт подпольной работы, и немалое число членов высшего партийного и государственного руководства. Причем некоторые из них были лучшими ораторами и агитаторами, чем Сталин. Другие гораздо глубже разбирались в международных отношениях или промышленности. Однако все это не помешало Сталину победить во внутрипартийной борьбе и остаться на вершине власти на долгие годы.
Понять, почему все случилось именно так, отчасти помогает живое и интересное описание происходивших тогда событий — дневник М. Я. Презента. Он был не самой заметной фигурой в советской элите тех лет. Известный журналист, в 1928 году работавший во многих изданиях, прежде всего в журнале ЦИК СССР "Советское строительство", где он был секретарем редакции. Но, как ответственному сотруднику издания высшего органа законодательной власти, ему полагалась служебная жилплощадь в Кремле, где его соседом и приятелем был близкий к Сталину поэт-пропагандист Демьян Бедный. Кроме того, Презент помогал большевику-академику Д. Б. Рязанову создавать правительственную библиотеку в Кремле. И на протяжении нескольких лет он не без оснований считался приближенным главного хозяйственника Кремля — секретаря ЦИК СССР А. С. Енукидзе.
Важнее было другое: многие видные оппозиционеры считали его абсолютно своим человеком и были с ним достаточно откровенны. Причем зная, что он ведет дневник, делились с ним информацией о текущих событиях и воспоминаниями, надеясь, что журналист опубликует их лет через пятьдесят.
Но главное, Презент старался описывать все точно и детально. Возьмем, например, историю встречи А. М. Горького с Демьяном Бедным, которая произошла в его присутствии 28 июня 1928 года. Виднейший пролетарский писатель и самый боевитый большевистский поэт тесно сотрудничали и даже дружили вплоть до отъезда Горького за границу в 1921 году. Об этом событии Демьян Бедный написал и опубликовал в "Известиях" стихотворение о "буревестнике революции", предавшем революционные идеалы. И в 1928 году, когда писатель приехал в СССР, отношения между столпами литературы — Горьким и Бедным — требовалось как-то урегулировать. Чтобы открытый конфликт не мешал им поддерживать образным словом линию партии, а точнее, линию Сталина. О том, как именно это было сделано, Презент писал в дневнике:
"Только что вернулся из дома ЦИКа "Морозовка", где уже три дня живет Горький...
Я Горького видел впервые. Он встретил нас в вестибюле, вверху лестницы, высокий, сухой, с еле заметной мутностью в глазах. Крепко пожал руки. Особенной радости по поводу приезда Бедного я у Горького не заметил. Скорее чувствовалось, что это навязано, и поэтому неестественность и натянутость не покидала его весь вечер. Тоже было и с Бедным...
Горький сидел за одним концом стола, Бедный за другим, рядом со мной, и оба, чувствовалось, были центром внимания, хотя оба почти не разговаривали. Шел обычный обеденный разговор. Горький попытался налить себе водки, но Крючков (секретарь Горького.— "История") остановил его, и Горький смущенно сказал соседке: "Вот, Крючков запрещает", и начал пить вино. Крючков подергивал электрический звонок, висевший у люстры, отчего последняя раскачивалась. Горький боялся, как бы эта люстра не оборвалась, и просил Крючкова прекратить эту игру. Скворцов (Скворцов-Степанов — старый большевик, верный соратник Сталина. Один из организаторов встречи Горького и Бедного.— "История") пил, пьянел и начал громко себя вести, производя физкультурные упражнения за столом, был своеобразной душой общества. Потом говорил что-то на ухо Горькому. Горький через некоторое время говорит Бедному: "Говорит, что я точу против вас пилу". Бедный отвечает каким-то каламбуром насчет того, что "пила, пила и вот до чего допилась"... Натянутость не проходит.
Горький и Халатов (зам. наркома просвещения и председатель правления Госиздата.— "История") поднимаются на второй этаж говорить о каких-то делах... Барбюс (Анри Барбюс — французский писатель-коммунист.— "История") собирается уезжать. Бедный тоже. Горький его не удерживает. Ганецкий (старый большевик, член коллегии Наркомвнешторга СССР.— "История") и Скворцов убеждают Бедного не уезжать, не поговорив с Горьким. Тогда Бедный берет Горького под руку и уводит в другую комнату, говорит с ним несколько минут и берет с него слово, что тот к нему заедет. Прощаемся. Горький крепко, вежливо жмет всем руки, но никого не удерживает. Когда мы уже садимся в автомобиль, удалось все-таки вернуть Бедного в комнаты, причем часть публики делала это для того, чтобы смягчить нехорошее впечатление от этой сухой встречи, а часть — чтобы побыть еще с Горьким и послушать этот неисчерпаемый запас воспоминаний".
Горький и Бедный не смогли сойтись во мнении ни по одному вопросу. Мало того, как записал в дневнике Презент, ему передали слова Горького:
""Жирное, некультурное животное",— сказал Горький о Бедном, когда тот уехал".
Но дело было сделано. 1 июля 1928 года "Известия" сообщили:
"28 июня А. М., отдыхающего на даче под Москвой, навестили одновременно Анри Барбюс и Демьян Бедный. Барбюс, имевший раньше переписку с А. М., встретился с ним впервые. Впервые же познакомился он у А. М. и с Демьяном Бедным. Беседа, продолжавшаяся более 3 час., носила дружеский интимный характер и касалась главным образом литературных вопросов и современного быта".
Ссориться, во всяком случае публично, Горький и Бедный больше не могли.
___
"Теперь он для нас пропал"
В дневнике Презента был и ответ на вопрос, почему оппозиционеры не могли договориться между собой и выступить единым фронтом против Сталина. Груз взаимных претензий у них был куда более тяжелым, чем у лидеров советской литературы. Причем в большинстве своем они носили отнюдь не идейный или политический характер.
31 июля 1929 года Презент записал в дневник детали встречи с видными оппозиционерами-троцкистами С. С. Зориным и К. Б. Радеком в доме их единомышленника Л. П. Серебрякова:
"Зорин начал вспоминать, как в 1920 г. возвращался в Москву поезд Зиновьева из Баку, где проводили так называемый съезд народов Востока.
— Причем,— говорил Радек,— для этого съезда А. Беленький (в то время комиссар ВЧК, начальник охраны Ленина.— "История") хватал татар, платил им три целковых, и они представляли революционный Восток.
— В поезде Зиновьева ехали Бела Кун, Радек, Зорин и др.,— продолжает Зорин.— Вдруг ночью поезд стал. Выстрелы. Зиновьев ни жив ни мертв. По крышам вагонов бегают люди из охраны поезда. Зорин выходит на перрон. Радек выбегает в кальсонах. В таком же наряде Бела Кун с винтовкой. Телеграф перерезан с двух сторон. Оказывается, десант генерала Хвостикова. Через некоторое время подоспели из Грозного курсанты и освободили поезд. Набег на поезд был подготовлен, т. к. во всех газетах было напечатано о приезде видных членов Коминтерна.
___
Поезд пошел к советским пенатам, а навстречу продолжали следовать в поездах красноармейские части. И вдруг взрыв, треск стекла в вагоне Зиновьева, и разрывается... арбуз, брошенный курсантами или красноармейцами, обдавая всех красной жидкостью. Состояние Зиновьева было непередаваемо.
— Я тоже вспоминаю один эпизод этой поездки,— говорит Радек. Между вагонами была телефонная связь, но перехода из вагона в вагон не было, можно было переходить только на остановках. Ехали в поезде две хорошенькие девушки. Зиновьев за ними и так и этак и пригласил их в свой салон. Но в последнюю минуту девушки вошли ко мне. А я звоню Зиновьеву и предлагаю зайти ко мне, зная, что это безнадежно до след. станции, которая будет через три часа. Представляю себе состояние Зиновьева! Я думаю, что с этого случая у нас начались по инициативе Зиновьева разногласия по коминтерновским вопросам".
Записи Презента свидетельствуют и о том, что оппоненты Сталина в то время не могли договориться о том, кто может их объединить и возглавить, поскольку, даже разделяя взгляды кого-либо из коллег, каждый из них находил в его кандидатуре существенные недостатки.
Непосредственный начальник Презента — ответственный редактор "Социалистического строительства", старый большевик Ю. М. Стеклов, как и большинство тайных и явных оппозиционеров, критиковал всех возможных кандидатов. 10 февраля 1929 года Презент записал:
"Стеклову, как крупному чиновнику ЦИКа, оборудовали отдельный большой кабинет. Я распорядился перевесить туда находившийся в моей с Ю. Потехиным комнате портрет Рыкова (председателя Совнаркома СССР.— "История"). Портрет этот висит в комнате Стеклова уже довольно долго. Позавчера он говорит Потехину: "У меня висит портрет Рыкова!" — "А что,— отвечает Потехин,— не оправдал доверия?" — "Нет, ничего. Он человек хороший. Звезд с неба, правда, не хватает, но ничего".— "А кто, по-вашему, сейчас самый талантливый человек?" — спрашивает Потехин. "Троцкий, конечно. Но он выслан, кажется за границу, и теперь не осталось ни одного умного человека. Томский, вот, очень талантлив, но он мало популярен. А это такой человек, может дать много очков вперед многим европейским министрам"".
Презент подозревал, что Стеклов в роли высокого руководителя видит прежде всего себя. Но другие недовольные существующими порядками считали его редким нахалом, недостойным подобной роли.
А единственный реальный лидер был уже выведен из игры. Поэтому Радек, очень трепетно относившийся к Л. Д. Троцкому, как записал Презент, считал:
"До высылки Льва за границу мы все всячески удерживали его от опрометчивых шагов. Теперь он для нас пропал, делая одну глупость за другой, и трагедия, что никто не может его удержать".
___
"Им же быть при нем же"
Но обо всех этих трениях и непреодолимых разногласиях, судя по архивным документам, Сталин был неплохо осведомлен и без дневника Презента. Как мог подозревать и о том, что некоторые сотрудники ОГПУ, не зная, чем может закончиться внутрипартийная борьба, старались ни в чем не ущемлять высокопоставленных оппозиционеров, отправленных в ссылку. 22 июня 1929 года Презент в дневнике записал свой разговор с Радеком о ссылке:
"— Как вы жили все это время?
— Прекрасно. Генералу хорошо живется даже в ссылке, рядовому — хуже. Я даже заработал там вот этот пистолет (показывает на боковой карман), выпросив его у начальника ГПУ для борьбы с бандитами: хозяйка заметила парня, перелезавшего забор нашего дома; я пришел в ГПУ и спросил: "Ваш парень?" — "Слово, что не наш".— "Если так,— говорю я,— давайте револьвер для защиты". Дали. Я пользовался полной свободой, получал из-за границы 12 газет и журналов, новые книги. В свое время я не брал за границей литературного гонорара, а в ссылке мне это пригодилось: я написал за границу письмо с просьбой внести в книжный магазин следующие мне деньги, и мой прежний книжный торговец прекрасно снабжал меня всеми новинками. Я перевез в ссылку основную часть своей библиотеки. Когда я ехал к месту ссылки на тройке с начальником ГПУ, а за нами везли на нескольких санях ящики с моими книгами, крестьяне думали, что везут золото".
Мало того, как рассказывал Радек, местные чекисты делились с ним оперативной информацией:
"Мне начальник ГПУ показывал сводки с мест о кулацкой активности. Я ему говорю: "Не думаете ли вы, что нам здесь не место"".
Но самым поразительным в этом рассказе было то, что Радек во время ссылки провел огромную работу по установлению контактов со своими единомышленниками:
"Я корреспондировал с 93 товарищами. Роза (жена Радека.— "История") по 8 часов в день обрабатывала всю эту переписку".
Сталин вряд ли сомневался и в том, что многие оппозиционеры, вернувшиеся из ссылки в Москву, раскаиваются и просят о восстановлении в партии лишь для того, чтобы продолжить борьбу против него. Л. П. Серебряков, например, подписал опубликованное затем в печати заявление:
"В начале 1928 годе я отошел от оппозиции и никакой связи с ней не имел. Оформить же свою просьбу о возврате своем в партию мне не удалось по ряду обстоятельств. За время моего отрыва от партии я пришел к убеждению, что никаких политических расхождений с партией у меня нет. Для меня теперь очевидны мои прошлые ошибки, в особенности мое ничем не оправданное участие в обострении фракционной борьбы. Для меня также ясно, что оппозиция Троцкого и остатков возглавляемой им оппозиции находится в резко враждебном отношении к нашей партии и к советам. Снимая на этом основании свои подписи со всех фракционных документов, правильно осужденных партией, я прошу ЦКК ВКП(б) восстановить меня в правах члена ВКП(б). Само собой разумеется, что все решения партии считаю для себя обязательными".
Но все понимали, что на самом деле Серебряков, как и многие другие троцкисты, был и остается преданным Троцкому. И их верность проявлялась не только на словах. В записи Презента от 31 июля 1928 года есть и такая история:
"Прихожу к Радеку... Первое, что делает Радек,— помахивает каким-то исписанным листком бумаги. "Я был прав, тут без Льва не обошлось. Когда Мдивани был арестован, он съел письмо Льва, в котором тот давал директивы об организации второй партии. Мдивани потом восстановил по памяти содержание этого письма и рассказывал о нем соседям по Тобольскому изолятору. И вот у меня в руках это письмо, привезенное из Тобольска. Это замечательно!"".
___
Из записей Презента ясно следовало, что оппозиция, хотя и разобщена, имеет в своих рядах очень серьезных, решительных и способных на многое товарищей. 28 августа 1929 года он записал историю, которая произошла в ресторане, где одновременно с ним обедали В. В. Маяковский и чекист-боевик Я. Г. Блюмкин, убивший немецкого посла в Москве Мирбаха в 1918 году. Пьяный Блюмкин прикидывался, что не знает Маяковского, а на что поэт отвечал, намекая на службу Блюмкина у Троцкого:
"— Когда вы были секретарем у одного большого человека, вы прекрасно знали мою фамилию.
— Я был не секретарем, а состоящим для особо важных поручений при Троцком и надеюсь им же быть при нем же. Троцкизм мой достаточно известен".
Но и это не было откровением для Сталина, читавшего дневник Презента в 1935 году. Блюмкина арестовали и расстреляли 3 ноября 1929 года. Новостью для Сталина и Ягоды стали отдельные детали и эпизоды, отмеченные в тексте дневника. А возможно, еще и впечатление, появляющееся после прочтения дневника. Описанные в нем действия оппозиции создавали ощущение трагической театральности. И потому слабые, разобщенные, но амбициозные и экзальтированные оппозиционеры как нельзя лучше подходили для исполнения ролей в фарсах — судебных или каких-либо иных, укрепляющих власть вождя.
Все даты до 1 февраля 1918 года даются по старому стилю
Евгений Жирнов, руководитель историко-архивной службы ИД «Коммерсантъ»
газета «Коммерсантъ Власть», №10, стр.34, 14 марта 2016
газета «Коммерсантъ Власть», №10, стр.34, 14 марта 2016
Community Info